НОВЫЙ РАКУРС

44

асколько крепко Вы связаны

со своим прошлым. Как час-

то оно перед Вами встает.

– Встает редко. Я имею в виду

прошлое. И, в основном, ночью. Когда не

спится, и шастаешь с собакой, и тишина,

и тогда что-то возникает, какое-то про-

шлое... А вообще я ранний, жаворонок.

Летом просыпаюсь в шесть, а зимой этой

паршивой я встаю в полвосьмого – во-

семь. И такого, чтоб утром или днем идти

– и вдруг – прошлое... Нет... Настоящее-

то не хочется вспоминать...

– А что Вы считаете в своем про-

шлом наиболее важным, ключевым.

– Каких-то людишек... В основном,

перемерших... Друзей-то не приобрета-

ешь, да. Коллеги, собутыльники, прияте-

ли... А друзья все же оттуда... Эмбрио-

нальные... Но они почти все перемерли. И

все, что связано с прошлым, тем, дружес-

ким, беспечно-хулиганско-заводным, это

и вспоминается иногда, и понимаешь, что

это и была жизнь. Хотя я вообще-то стара-

юсь и сейчас так жить, но возможностей

этих нет, людей этих нет... Старость, забо-

ты... Кураж возникает умозрительный:

«Ой, сейчас бы, б...!» А физического под-

крепления этому не получается... Да ты

прочти вон мои стихи – и все поймешь:

«Молодым везде у нас дорога.

Старикам везде у нас почет.

Я – старик, стоящий у порога

Жизни, что закрыта на учет».

– Давно Вас муза-то посетила.

– Я вообще очень талантливый, чтоб

ты знала. Мне все равно – поэзия, проза,

играть, пить... Главное – захотеть.

– «В воспоминаниях – мы дома. А в

настоящем – мы рабы», заметил од-

нажды Вяземский... В этом что-то есть,

как Вы думаете.

– Ты, я вижу, готовилась ко встрече...

Конечно, витиеватость какая-то есть в этой

тезе, но, в целом, наверное, он прав. А во-

обще придумывать какие-то красивые

формулировки для осмысления своей жиз-

ни – это пижонство. «Ох, как красиво я

сформулировал существование!..» А суще-

ствования-то и не было – одни красивые

фразы... Мы, как правило, живем в хре-

АЛЕКСАНДР ШИРВИНДТ

В

Ч

ЕР

А

,

С

Е

Г

О

Д

Н

Я

,

З

А

В

Т

Р

А

–Н

У него, видимо,

есть какой-то сговор со

временем: оно его не

трогает. Он молод

и красив, а годы

только добавили к его

образу безупречного

джентльмена так иду-

щие ему вальяжность и

снисходительность.

Поговорить с Алексан-

дром Ширвиндтом о

времени, о том, каким

он был вчера, стал

сегодня и, возможно,

будет завтра, мне

показалось, как нель-

зя кстати. В его жизни

начался очередной но-

вый этап – Александр

Анатольевич возгла-

вил свой родной Театр

Сатиры.

45

– Да давно довольно, но сейчас ужес-

точилось – в связи с этой должностью,

обязательствами... Я теперь не могу сразу

сказать: «Нет» или «Ну, конечно, давай!».

Я должен сначала подумать... А думать по

каждому поводу... «Можно, мы вот этот

кран перевесим.» – И я должен после тя-

желой паузы многозначительно отвечать:

«Давайте мы к этому вопросу вернемся

через неделю...» Все. Это конец!.. Ну, что

ты смеешься.

– Вот Сенека сказал...

– Ты подготовилась, да. Что Сенека

сказал.

– Что «молча время против тебя

ведет подкоп». Ведет.

– Да, да, он молодец, Сенека... А

время, оказывается, циничное понятие.

Я сам не без цинизма, но это как способ

защиты от глупости и пошлости. А он

прав, Сенека. Оно, собака, это время,

имеет свою контору какую-то, собирает

досье, потом начинает инкриминиро-

вать. Вот это и есть подкоп. Единствен-

ное, вся надежда, что когда подкоп ве-

дется в нашем времени и в нашей дейст-

вительности, то обязательно крепления

будут не те, грунт не тот, и весь этот под-

коп обвалится!

– То есть Вы времени не сопротив-

ляетесь.

– Нет, он все равно накроется, этот

подкоп, вместе со временем!

– По душе ли Вам наше время,

Александр Анатольевич.

– Вообще, по душе. Потому что по су-

ти-то я такой вялый оптимист, а по другой

статье – авантюрист. Хотя я так приспо-

собленно существовал в прошлом време-

ни, что при всех тех эмоциях, которые

возбуждались тогда, все-таки умудрялся

оставаться самим собой, заниматься де-

лом, кормить семью... Я совершенно не

Новодворская, и афишируемого дисси-

дентства во мне не было и нет. Дисси-

дент – это профессия. Есть замечатель-

ные сантехники, физики, химики, есть

люди «рукастые», которые все умеют. Я

тоже, может, знаю, как сделать, чтоб не

«коротило» штепсель. Я даже от безвы-

ходности могу что-то заизолировать, но

долго, неуклюже, непрофессионально.

– Нужно вспомнить, что нельзя не вы-

ходить на сцену. Больше ничего. И успо-

каивать себя тем, что и это пройдет...

– А какого Ширвиндта уже нет: на-

ивного, хулиганистого, бесшабашного.

– Молодого совершенно нет... Еще

нет Ширвиндта непосредственного.

Наступила вынужденность задумы-

ваться над тем, что сказал. А я ведь че-

ловек импровизационного склада. Ка-

кой-то раздражитель возникает – и я

реагирую. Причем чем непосредствен-

ней, тем это всегда удачнее. В засто-

лье, в быту, в творчестве. А вот когда

наваливаются всякие необходимости

думать...

– Давно навалились-то.

стоматийном ощущении действительности,

взаимоотношений, себя. Вспомни декабри-

стов: «Ах, декабристы, революционеры!»...

– Бандиты! – скажу я тебе. – Все равно –

бандиты! А потом, значит, их сослали... И

жены пошли в Сибирь!... От этого рыдают

все. А Вася Лановой делал у нас на курсе в

Щукинском коллаж из писем декабристов,

и там в одном из них какой-то декабрист

(уж не помню кто) из Тюмени или Красно-

ярска пишет другому, что вот, мол, все ни-

чего, обжились, вокруг – милые люди. Но

дошел слух, что ко мне, якобы, жена соби-

рается приехать. Она мне хочет каторгу ис-

портить!.. Колоссально, да.! Вот оно, суще-

ство! А запестовано было в легенду о же-

нах-героинях... И так вся жизнь – вранье!

– А вот скажите мне, чтобы придти

в нужное состояние перед спектак-

лем...

– Пить не надо. Есть люди (и я им все-

гда завидовал), которым это помогало. Я

к ним не отношусь. Не потому что ханжа,

а потому что засыпаю, у меня дикция ста-

новится какая-то вялая... Вот Юрочка

Яковлев в молодости выпивал стакан ко-

ньяку – и у него становился бархатным

голос, глаза горели, дикция ужесточа-

лась... Твою мать! Везет же людям!

– Так я все-таки закончу вопрос:

чтобы придти в нужное состояние пе-

ред спектаклем, Вы прибегаете к ка-

ким-нибудь воспоминаниям. Может,

нужно что-то вспомнить из прошлого.

На акции «Мужество и милосердие»

Независимой организации

«Гражданское общество» вместе

с министром культуры РФ М. Швыдким

На акции «Мужество и милосердие»

Независимой организации

«Гражданское общество» вместе

с министром культуры РФ М. Швыдким

С Л. Гурченко на торжественном

приеме в честь Кавалеров

«Общественного признания»

О. Матвеев и А. Чилингаров

вручают А. Ширвиндту

Золотой Почетный знак

«Общественное признание»

НОВЫЙ РАКУРС

46

Вот партнер, с которым я запретил тебе

обо мне говорить, Миша Державин, он

дико «рукастый». Скажем, сожрал какой-

нибудь голавль у меня на рыбалке крю-

чок: я очки надеваю, долго ковыряюсь в

разных колбочках, потом долго цепляю

крючок к леске (хотя знаю, как)... Или

когда плохо бросишь, у катушки спин-

нинга образуется «борода» – все, конец,

нужно брать отпуск за свой счет и сидеть

распутывать. И я могу распутать, но это –

год. У Мишки же все – в секунду – пере-

оснастить, распутать...

– Теперь я понимаю, почему Вас

связывает многолетняя дружба...Ну,

да ладно, вернемся к вопросам. Гово-

рят, в двадцать лет царит чувство, в

тридцать – талант...

– Это чья цитата.

– Неважно. В сорок – разум. А в Ва-

шем возрасте.

– А в моем возрасте все эти парамет-

ры отпадают совершенно и царит паника.

Серьезно тебе говорю!

– А Вы еще что-нибудь открываете

для себя или уже все понято.

– Кроме шпрот и баклажанной икры –

ничего не открываю. Я их обожаю пато-

логически, замечательные вещи – наши

шпроты, самая страшная баклажанная

икра и горчица в банке из-под анализов –

это потрясающие продукты, во всем мире

таких нет. Мне их даже «дорят». Помню,

как-то Маркуша Захаров появляется у ме-

ня на даче с выпученными глазами: тя-

нет сумку, в которой десять или больше

артист, артист. Что еще. Дико захотелось

попробовать поработать на радио. И я

год делал там праздничные обозрения. У

меня даже есть грамоты от правительст-

ва. У меня там участвовали всякие Царе-

вы, Жаровы, Рины Зеленые, Плятты...Мы

писали сценарии с Левой Лосевым, по-

том я это ставил, монтировал, наклады-

вал музыку... Позже, когда все понял, ос-

тыл. Увлекся телевидением. У меня же

были программы по тем временам очень

смешные и симпатичные – «Терем-тере-

мок», «Семь нас и джаз». «Семь нас» –

это было семеро мужиков в канотье –

Славка Богачев, Никитка Подгорный, Ан-

дрюша Миронов, а джаз – это Лешка Коз-

лов. Мы разыгрывали пародии на теат-

ральную географию Москвы. Но нас за-

крыли. И тогда мне посоветовали пойти

поговорить, не помню уж с кем, – с Меся-

цем или еще кем-то, короче – с руково-

дителем Гостелерадио. Меня научили,

как надо с ним разговаривать, разрабо-

тали целый сценарий беседы. И я попер-

ся. Он мне говорит: «Слушай, эти вот твои

«Семь нас и джаз»... Ну, что ты, е...!» Я

только было попытался: «Владимир Вла-

димирович! Николай Николаевич! Иван

Бестужьевич!.. Понимаете...» И хотел ид-

ти по сценарию. Но он не дал: «Да подо-

жди ты! Я все понимаю! Но ты сам посуди:

сейчас январь, представляешь, где-то

там за Норильском или Новосибирском –

минус тридцать градусов, и путевой об-

ходчик – голодный, по шпалам прошкон-

дылял, домой приходит – жена ему –

щей, самогонки, он оттаивает – и телеви-

зор. А там... «Семь вас и джаз»! Пародия

на театр Таганки... Что за Таганка, где Та-

ганка, какая пародия. И он может раз-

бить телевизор! Вот будет у нас две-три

программы, и тогда, пожалуйста, где-ни-

будь на седьмом канале ты со своей этой

фигней...»Вот так сценарий моего с ним

разговора накрылся моментально. Коро-

че, закрыли программу. Тогда мы приду-

мали «Театральную гостиную» – в гостях

у Жарова, у Утесова, у Богословского...

Потом и к этому остыл. Ушел в кино. За-

тем с Аркановым делали «Фитили», я их

снимал. Потом я работал в цирке. Был та-

кой гений, цирковой Мейерхольд, по фа-

милии Арнольд. Это такая легенда цирка.

Это он «вынул» Юру Никулина, и многих

других – у него было чутье на таланты.

Так вот в цирке в то время было полно

клоунов – и все без реприз. А Арнольду

сказали, что в Доме актера, в медицин-

ском институте есть такая веселая шпана

– Ширвиндт, Арканов, может, они чего-

то смогут придумать. И он позвал нас. И

мы писали репризы для Бори Вяткина,

Лени Енгибарова. Ну, о Щукинском учи-

лище я не говорю – это мой крест – сорок

два года там. Но теперь... Теперь... Куда

ты лезешь. Руководство театром – это

голгофа, зачем тебе это надо. Но вот

«чем» я еще не был раньше – так это ху-

дожественным руководителем театра.

Чистой воды авантюра.

– Да ладно Вам – родной театр...

банок баклажанной икры... Кстати, хо-

чешь баклажанной икры. Вон она стоит...

Нет. Ну и зря.

– Из чего сегодня состоит Ваше на-

стоящее.

– К сожалению, из того, чего я никог-

да не предполагал – из руководства теат-

ром.

– Как это Вы не предполагали, если

Вам чуть ли не всю жизнь прочат это

место.

– Прочат – это не значит, что я его

хочу. Но так как я авантюрист, то согла-

сился. Мне всегда надоедало занимать-

ся чем-то одним, и все время хотелось

попробовать что-то новое. Естественно,

в сфере своей деятельности. Артист,

В Английском клубе

на закрытии сезона

вместе с Р. Сардаровым

и Л. Якубовичем

На юбилее В. Винокура

в Московском Английском клубе

47

– Ну, начинается: родной театр, род-

ное государство, родная партия. Авантю-

ра!.. Вот сейчас, кровь из носу, надо сде-

лать обозрение к шестидесятилетию Анд-

рюши Миронова – а это уже 8 марта. Эта

идея должна была придти мне в голову

четыре месяца назад, а пришла три неде-

ли как. Но выхода нет – 8 марта нужно

этот спектакль сыграть. Поэтому сейчас у

меня паника и ужас.

– Коллектив, наверное, доволен,

что Вы возглавили труппу.

– Ой, разве поймешь его. Он доволен

до тех пор, пока не скажет: «Ну, и что. А

где же. Вы руководите театром уже с тре-

тьего января, а сейчас уже пятнадцатое!

Почему мы не взлетели. Где премьеры

театр Вахтангова, при котором училище,

ничего не знаете... Астангов! – Аут! Никто

не знает. Рубен Симонов! Мейрхольд!

Одна девочка говорит: «Читала, читала

про Мейерхольда. А Вы с ним дружили.»

– Так все-таки: что Вы ждете от за-

втрашнего дня.

– Чтоб получилось.

– А актерская судьба Ваша получи-

лась.

– Нет. Она была очень дробная. Наша

профессия – эфемерная. Наиграл-то я

много всего, но... Туда-сюда, мотался из

стороны в сторону. А упертость – она все-

гда побеждает. Надо сидеть и тупо грести

в одну сторону. Вот Юрка Норштейн, наш

замечательный гений, – никогда ничего

другого не делал – он сто лет рисует эту

Гоголевскую «Шинель». Я был у него в

мастерской – это можно сойти с ума:

ящички, ящички, ящички... И там – рес-

нички... Тысяча ресничек... Можно это

представить. А потом кусочек показал –

гениально! И это – останется. Даже Пуга-

чевой не будет, а Норштейн – будет.

– Расскажите про Вашу Натали...

– Смотри, сколько я тебе уже нагово-

рил! Это уже на два тома! Ну, можно го-

ворить вообще о супруге, с которой су-

ществуешь де факто 53 года.! Сказал я.

– Мало...

– Мало 53 года.

– Мало сказал.

– Когда живут 53 года – уже не гово-

рят. Сказать нечего. Обычно говорят, когда

живут два месяца. Вот тут говорят много.

– Вы предполагали, что будете

вместе столько лет.

– Нет. Как-то думал, что обойдется...

Я знаю массу завиднейших браков, где

жены – стопроцентные «душечки», знают

каждый шаг, помогают, вместе плачут,

вместе монтируют, хором отвечают в две

трубки на все вопросы, оберегают...

– Вас бы это быстро «достало».

– Повесился бы через пять минут!

Когда же моя жена в какие-то моменты

не знает, где я работаю, чем занимаюсь,

какой сегодня спектакль, играю ли я в

нем – за это тоже можно убить, но спо-

хватываешься и думаешь: лучше так, чем

все время жить в два голоса...

Беседовала Елена ЦЫГАНКОВА

– Алчность.

– А как Вы относитесь...

– Ужасно!

– И правильно! Я хотела спросить

про гадания, предсказания...

– У меня есть свои какие-то вырабо-

танные десятилетиями всякие навороты.

Номера автомобильные считать, напри-

мер. Всю жизнь считал. А теперь не могу

– сейчас же три цифры всего. А раньше в

сумме должно было получиться 100. И

тогда – счастье, удача.

– Хоть раз сбывалось счастье-то.

– Не знаю! Главное – настроение!

Увидел номер: 50–50 – все, счастье! А

98–46 – хоть разворачивайся! Или дру-

гое – на лифте надо ездить на одном ды-

каждый день. Почему ничего не играем.»

– «Но ребята! Погодите! Всего две неде-

ли, как служу!..» «Да. Ну-ну...» Так что те-

атр – это жуть.

– А что будет с Вашим выпускным

курсом теперь.

– Слава богу, я до всей этой катастро-

фы успел сделать два спектакля – все, у

меня гора с плеч.

– Пока мы откладываем жизнь на

завтра, она проходит. Вы откладывали.

– Ничего не откладывал, но ужас в том,

что она все равно проходит. Откладывай,

не откладывай, она проходит, собака.

– То есть Вы всегда пытались взять

от времени по максимуму, да. А отку-

да такая черта.

хании, знаешь. Сел в лифт, взял дыха-

ние, нажал кнопку и до выхода не ды-

шишь.

– Но Вы на третьем этаже живете –

Вам легко...

– Здравствуйте! А когда едешь в Нью-

Йорке в небоскребе или в том же Остан-

кино... А лифт начинает останавливаться

на каждом этаже...

– Так значит, Вас завтрашний день

не интересует.

– Не-а... Все прожекты, проспекты...

– А Вы представляли себя в моло-

дости, скажем, в нынешнем возрасте.

– А я и сейчас не представляю. Я сво-

им студентам как-то говорю – учитесь,

вот вы и того не знаете, и этого, даже про

Вместе со своими

дипломниками после

спектакля по рассказам

А. Аверченко

В спектакле

Театра Сатиры

«Счастливцев–

Несчастливцев»

Выступление

на акции

«Мужество и милосердие»