КАВАЛЕР ЗОЛОТОГО ПОЧЕТНОГО ЗНАКА

46

Андрей Вознесенский –

поэт, почетный член Нью-

Йоркской академии лите-

ратуры и искусств, Гонку-

ровской академии, Фран-

цузской академии ис-

кусств, Европейской акаде-

мии поэзии, а также дейст-

вительный член РАО, вице-

президент Русского ПЕН-

клуба и кавалер Золотого

Почетного знака «Общест-

венное признание». За

сборник «Витражных дел

мастер» ему была присуж-

дена Государственная пре-

мия. Участвовал в непод-

цензурном альманахе «Ме-

трополь». Виртуоз стиха,

король метафоры, созда-

тель новых поэтических

форм, лирик, публицист,

иронист. Андрей Вознесен-

ский давно уже занял осо-

бое место в мировой лите-

ратуре ХХ века, да и в веке

нынешнем продолжает нас

радовать новыми стихами.

Андрей

ВОЗНЕСЕНСКИЙ:

П

О

Э

Т

–

ВЕЛИЧИНА

НЕИЗМЕННАЯ

»

«

– Андрей Андреевич, у всех, кто

помнит, и у Вас в том числе, навсег-

да остались в памяти поэтические

вечера в Политехническом, вообще

весь этот поэтический «бум» 60-х,

когда почти каждое из вновь воз-

никавших имен, начинало сиять

бриллиантом в короне российской

поэзии. Тогда Вы были молоды,

нищи, но наглы. И сегодня не ска-

жешь, что интерес к поэзии пропал:

и газеты стихи печатают, и книги

издаются. А как Вы оцениваете со-

стояние отечественной поэзии на

стыке веков – нынешнего и про-

шедшего.

– В отличие от Виктора Ерофеева и

других моих друзей, я не считаю, что

литература погибла, а наоборот ду-

маю, что она находится в хорошей

форме. Сейчас нет голода на поэзию,

но есть аппетит к поэзии, понимаете.

К серьезной литературе большой ин-

терес просматривается. Взять, предпо-

ложим, мои творческие вечера: у меня

нет сейчас таких выступлений в Луж-

никах, как раньше, и не надо, по-мое-

му, потому что тогда к поэзии приме-

шивалась политика, свободолюбие,

чего в стране не хватало, и все стреми-

лись к этому. Мы были единственные

бесцензурные люди, потому что даже

профессор, который читал лекцию,

сначала должен был получить разре-

шающий штамп на это. Люди шли и не

знали, что прочитает тот или иной из

нас. Конечно, если мы говорили что-

то особенно неприятное для власти, то

нам запрещали вечера на следующий

же день. Но мы умудрялись лавиро-

вать и читать, хотя я-то читал стихи

больше неполитические: из сборника

«Треугольная груша», например. В

1962 году мой вечер в Лужниках со-

брал 14 тысяч зрителей. Но я думаю,

что сегодня не обязательно собирать

целые стадионы, достаточно и зала

Чайковского, где в наличии 2000 мест.

Больше и не надо. Три четверти, при-

ходящих сегодня на мои вечера, со-

ставляет молодежь, которая очень

чутко реагирует на современные поня-

тия, ассоциации. Это очень хорошая

аудитория.

Посмотрите, я и сейчас так же пи-

шу, как и раньше. Издательство «Ваг-

риус» приступило к изданию моего со-

брания сочинений. Возьмем, скажем,

четвертый том. В него вошли, пожа-

луй, лучшие мои вещи, написанные за

последнее время: там стихи располо-

жены по спирали, да и в стихию языка

я окунулся гораздо глубже. Хотя и ше-

стой том, на мой взгляд, получается

симпатичный. Почему шестой, если

предполагалось издать собрание со-

чинений в 5 томах. Дело в том, что все

написанное мною, в том числе и про-

за, не уместилось в пятитомнике, так

как создано немало новых вещей, по-

этому дополнительно из печати вый-

дут еще два тома. Я называю это со-

брание «5+».

Что еще сказать. То, для чего я рож-

ден – сейчас я могу свободно и делать,

и печатать. И вот смотрите, «Москов-

ский комсомолец», – а это одна из са-

мых тиражных газет на сегодняшний

момент, – публикует такие стихи, кото-

рые раньше бы по политическим сооб-

ражениям не напечатали, конечно. Га-

зета отводит под мои стихи целую поло-

су. Если бы им для тиража это очень

вредило, они бы их не печатали никог-

да, правда. Поэтому, значит, есть инте-

рес к поэзии. Но, честно говоря, если бы

его и не было – я все равно писал бы.

Думаю, что мы все равно без поэзии не

обойдемся, потому что это в крови у

нас: поэзия, литература. У нас литера-

турная страна. Посмотрите наше теле-

видение: его все ругают, но по сравне-

нию с западным – это хорошее телеви-

дение. На канале «Культура» идет не-

мало литературных передач, недавно

одна из них была посвящена Велемиру

Хлебникову. Поэтому я более оптимист,

чем пессимист.

– Все мы прекрасно помним, – у

многих до сих пор хранятся под-

шивки журналов, – поэтические

подборки в «Новом мире», «Зна-

мени», «Дружбе народов» и т.д.

Почему, на Ваш взгляд, сегодня

«толстые» журналы практически

не работают.

– «Толстые» журналы перестали

работать, как только в огромных ко-

личествах появилась коммерческая

литература. Хотя, скажем, журнал

«Знамя» все-таки сохранил свои по-

зиции. Правда, раньше его нарас-

хват брали бы. Сейчас же на книж-

ных прилавках можно увидеть все,

что угодно: просоветскую литерату-

ру, антисоветскую. Но на развалах

лежат и серьезные книги; и если бы

их не покупали – их бы и не клали

туда, правда. Ну, а журналы, конеч-

но, жалко, потому что это было наше

единственное отличие: больше ни-

где в мире нет литературных журна-

лов. Может быть, мы идем к миро-

вым стандартам. К счастью, не так

быстро.

– Андрей Андреевич, хотелось

бы узнать, в какой семье Вы вырос-

ли, кто были Ваши родители.

– Мать училась на филологичес-

ком факультете, кстати, вместе с

Иваном Приблудным, учеником Есе-

нина. У нее в библиотечке было не-

мало поэтических сборников, к при-

меру, Игоря Северянина, Бориса Па-

стернака – и я, в общем-то, все их с

детства перечитал. У нас в семье

знали и ценили русское искусство и

культуру. Сами родители были из

города Киржача Владимирской об-

ласти и имели определенное отно-

шение к купеческому сословию.

Отец был романтиком в свое время,

одним из первых коммунистов. Он в

возрасте 12 лет, вместе с другими та-

кими же пацанами, вступил в пар-

тию, в городе Киржаче их всего-то,

наверное, три коммуниста и было.

Потом он, очевидно, что-то понял, и

отошел от политики, став довольно

крупным инженером по строитель-

ству гидростанций.

С Алленом

Гинсбергом

Четыре

мушкетера

поэзии:

Е. Евтушенко,

Б. Окуджава,

А. Вознесен-

ский и Р. Рож-

дественский

КАВАЛЕР ЗОЛОТОГО ПОЧЕТНОГО ЗНАКА

48

коренастый; а жена наоборот длинная

такая, красавица, блэйковская женщи-

на, в духе «арт-нуво». Затем я поступил

в Архитектурный институт, так как Пас-

тернак считал, что в Литературный ид-

ти не следует, чтобы не испортить сво-

его дарования. Он меня очень любил.

После его смерти мы нашли с Наташей

Пастернак у него тетрадку, на которой

было написано: «Андрюшины стихи».

Он собирал мои стихи и на них ставил

крестики: что ему нравилось – отме-

чал, подчеркивал. Я даже не знал, что

таким образом он готовился к разгово-

ру со мной. Это удивительный все-та-

ки человек был. Гений. И только благо-

даря моему знакомству с Пастернаком,

моя жизнь сложилась так, а не иначе.

– В одном из интервью Вы ска-

зали, что пришло время отдавать

долги Пастернаку. Что Вы имели в

виду.

– Не так давно при моем непо-

средственном участии была учрежде-

на премия имени Бориса Пастернака,

которая в этом году будет вручаться в

третий раз: ее первым лауреатом в

2000 году стал поэт Геннадий Айги. А

что касается долгов, то их отдавать на-

Ну, что сказать. С детства меня ок-

ружала воровская романтика, все мои

друзья сидели, не по политике, конеч-

но, а по уголовке. Все мы имели стан-

дартный набор: финки, малокозыроч-

ки, фиксы, общались, естественно, на

блатном языке. В общем, вот такое

дворовое детство, как и у всех, навер-

ное, в то время в Москве. В школе я

учился вместе с Андреем Тарковским.

Получилось так, что по болезни он ос-

тался на второй год и попал в наш

класс. И мы единственные с ним зна-

ли, кто такой Пастернак. Я написал Бо-

рису Леонидовичу письмо и послал

до не Пастернаку, а Богу, наверное,

потому что Пастернак этого уже не уз-

нает. Сейчас я много занимаюсь с мо-

лодыми. Хочется, чтобы появилось

что-то новое, свежее, чтобы это и тебя

самого подталкивало больше и инте-

реснее работать.

– А почему Вас назвали Андре-

ем. Так звали и Вашего отца, и

прапрадеда....

– Я не знаю, почему меня так на-

звали, но я рад этому. Скажем, Анд-

рей Первозванный – неплохо звучит,

правда. А фамилия наша имеет цер-

ковные корни, потому что, когда окан-

чивали семинарию, то тем, кто учился

средне, давали фамилию «Вознесен-

ский», лучшие ученики получали фа-

милию «Богоявленский», а худшие –

«Успенский».

– Насколько мне известно, не

так давно обнаружилась сенсаци-

онная пленка, на которой Хрущев

минут двадцать орет на Вас благим

матом. Из каких недр она «выплы-

ла».

– Есть такой журналист – Дмитрий

Минченок, он и нашел ее в Пензе, в

партийном архиве. Причем, что инте-

свои стихи. В ту пору мне было 14 лет.

Он мне ответил, и пошла другая

жизнь, как бы двойная: с одной сторо-

ны – Пастернак, с другой – всякие

дворовые урки. Пастернак любил, ког-

да я рассказывал про наш двор, живо

интересовался тем жаргоном, на кото-

ром мы тогда разговаривали. Мои ро-

дители, конечно, знали, кто такой Па-

стернак, и были потрясены, что он по-

звонил по телефону не им, а мне.

Потом у меня была первая любовь

с «англичанкой», с моей учительницей

по английскому языку. Это был пер-

вый мой роман в жизни. Она очень

много мне дала. Так что в моем детст-

ве были и тайные, конспиративные

моменты...

Стихи я не сразу стал писать, пото-

му что много занимался живописью и

рисунком, учился у известного акваре-

листа Владимира Георгиевича Бехсее-

ва, человека с потрясающей биогра-

фией. Он был кавалергард, украл не-

весту свою и укатил с ней за границу,

там стал художником-экспрессионис-

том, потом вернулся сюда, в Москву,

где ужасно бедствовал, давал уроки

живописи. Был он маленького роста,

С Жаклин

Кеннеди-

Онассис

«Не верится,

что мы могли

такое

выдержать...»

49

ресно: он обнаружил ее, записал и

увез оттуда, когда же я обратился в

этот архив, чтобы поблагодарить, мне

ответили, что этой пленки уже не су-

ществует, ее уничтожили. Так что од-

ному Богу известно, как удалось Мин-

ченку ее заполучить и переписать. Я в

свое время пытался отыскать эту уни-

кальную пленку, но всегда получал

один и тот же ответ: «Такой пленки

нет нигде». Она же, как выяснилось,

хранилась в Пензе. Видно, к записи

приложило руку КГБ, так как эта

встреча с интеллигенцией приравни-

валась чуть ли не к заседанию Полит-

бюро. Все записывалось в Кремле. За-

пись совершенно идеальная. Вот и

Минченок говорит, что на ней слышно

даже, как у меня упал стаканчик, то

есть он услышал такой характерный

звук. Я не помню. Это очень страшное

зрелище было. Когда мы с Василием

Аксеновым, прослушали эту пленку –

просто мороз пошел по коже, потому

что не верится, что мы могли такое

выдержать тогда. Стоял просто

сплошной «ор», но страшнее, чем он,

стало тогда, когда аудитория взреве-

ла: «Долой! Позор!», – все эти переко-

шенные рожи, иначе и не скажешь.

Никита тоже был хорош, конечно.

– И что, потом пришлось как-то

скрываться, не показываться на

глаза.

– Да, я просто убежал в Ригу, счи-

тал, что меня не найдут там. Наивный

был. Но увидел плакат на вокзале, ко-

торый, оказывается, был расклеен по

всей стране. До сих пор помню, как

изображенные на нем рабочий и кол-

хозница выметают поганой метлой из

страны алкоголиков, шпионов и книгу

«Треугольная груша». Потом я позво-

нил оттуда матери, хотя и боялся «про-

слушки». По этой причине я не давал о

себе знать полгода. А ей, в свою оче-

редь, позвонил корреспондент «Ассо-

шиэйтед Пресс» Шапиро, и спросил:

«Госпожа Вознесенская. Правда ли, что

ваш сын окончил жизнь самоубийст-

вом.» А тогда по Москве пошел слух,

что я, – столице же нужны герои, прав-

да. – застрелился, кто-то якобы даже

видел, как я это сделал. Ну, мать, ко-

нечно, упала без чувств. Но я-то выдер-

жал, потому что молодой был. Окле-

мался. Хотя все равно, наверное, ушло

что-то такое моцартовское из поэзии,

легкость ушла, я думаю.

– Но потом он в Ваш адрес при-

нес извинения, да.

– Вы знаете, когда человек на пен-

сии, он всегда добрый и раскаивается

и слава Богу. Я просил передать, что

тоже на него зла не держу. Все-таки он

ГУЛАГ разогнал, людей освободил.

Так что спасибо ему за это.

– Не так давно отмечалась 65-я

годовщина со дня рождения Вла-

димира Семеновича Высоцкого. Я

знаю, что Вас связывали с ним оп-

ределенные отношения. Какие, ес-

ли не секрет.

– Один из моих подражателей,

живущий сейчас в Сан-Франциско,

написал в своей книге, что у Высоцко-

го отношение к Вознесенскому было,

как у итальянцев к Мадонне. Володя

обожал меня. Я не скажу, что это было

как у поклонников, нет, просто у нас

сложились очень хорошие, близкие

отношения. И если он, как говорится,

кому-то где-то «закатывал» номера,

то по отношению ко мне с его стороны

всегда был большой пиетет. Потому

что, я думаю, он к стихам моим хоро-

шо относился и чувствовал во мне по-

эта. И когда мы жили на Котельничес-

кой, он всегда приходил с Мариной

Влади и нам первым пел только что

сочиненные песни. Потом, когда он

стал принимать наркотики, себя, ко-

нечно же, уже не контролировал. Но

все равно у нас были всегда идеаль-

ные отношения. Я считал его поэтом

всегда и пробовал напечатать книгу

его стихов. В «Советском писателе»

сначала подписали книгу в набор, но

потом заявили: «Вот Вознесенский

нам Высоцкого принес. И сам не го-

дится, так еще этого хрипуна нам хо-

чет сосватать», – и не стали издавать.

Конечно, та книга была слабее, чем

те, которые сейчас выходят, потому

что там не было «Охоты на волков»,

других его замечательных стихов, но,

все равно, ему уж очень хотелось уви-

деть свою первую книгу, подержать

ее в руках. Ему говорили, что не надо

тебе ходить в Союз писателей. Потому

что он бесконтрольный был, а так все

бы ему советовали, прорабатывали

бы за какие-то строчки. – то есть, что

со мной было плохого, могло и с ним

произойти.

Он не раз помогал мне. Когда у

меня не было денег, он все говорил:

«Давай сделаем подпольный кон-

церт». Но я испугался это делать, по-

тому что понимал, что за мной сле-

дят, и это опасно было бы. Как-то, в

такое вот безденежье, он купил у ме-

ня, – уж не знаю, наверное, сам за-

платил, хоть и говорил, что ему зака-

зывали, – Сальвадора Дали, у меня

была такая золотая серия. Пять тысяч,

помню, отдал мне. Он по натуре

очень добрый был: например, из

Болгарии всем по дубленке привез,

всему театру. Удивительный человек.

Жалко, что его нет с нами.

– Кстати, Андрей Андреевич,

что-то Вы в последнее время не пи-

шите песен. Надоело. Или после

«Миллиона алых роз» уже не те го-

норары. А я вот до сих пор помню

строчки из Вашей песни «Подберу

музыку», которую исполнял Яак

Йола, где говорится о том, что «ес-

ли я в жизни упаду, подберет му-

зыка меня». Как услышу эту песню

– в горле щекочет...

– Когда в первый раз эта песня

прозвучала по телевидению, то не на-

звали даже имя мое, так как я принял

участие в неподцензурном альманахе

«Метрополь», просто объявили, что

песню Паулса поет Яак Йола. Вот чем

она для меня запомнилась. А вообще,

«Не называйте

его бардом.

Он был поэтом

по природе.

Меньшого

потеряли брата -

всенародного

Володю»

КАВАЛЕР ЗОЛОТОГО ПОЧЕТНОГО ЗНАКА

50

я скажу так: это, наверное, как в спор-

те, там ты достигнешь какой-то план-

ки, потом уже надоедает тебе. Так и с

этим: когда песня «Миллион роз» уже

была создана , то казалось – что выше

может быть. И я перестал писать. Да и

Паулс теперь живет в совершенно

другой стране.

– А что это за история приклю-

чилась с песней «Барабан».

– «Барабан был плох, барабанщик

– бог». Если вы помните, эту песню в

Польше на фестивале пел Николай

Гнатюк. После блистательного ее ис-

полнения он даже получил премию

там. Она была у меня первая. В то вре-

мя я был беден, как церковная крыса,

и Таривердиев сказал мне: надо пи-

сать песни. И я проснулся... Ну, и для

Паулса так, на пари, написал «Бара-

бан». Эта песня мгновенно стала шля-

гером. Утром я проснулся и слышу, что

не листья шуршат за стеной, не перья в

подушке, а шуршат купюры. Сплош-

ные деньги, деньги, деньги...Я стал

мгновенно миллионером. Ну, а потом

русские композиторы обиделись на

прибалта Паулса за то, что он собира-

ет все авторские, и пошли к директору

телевидения и радиовещания Лапину.

Это был рафинированный человек,

хорошо разбиравшийся в серьезной

поэзии, – у него даже первые издания

Гумилева дома стояли, – но жесткий.

И тогда один из композиторов – он

умел играть на рояле, в отличие от

других, которые, по-моему, совер-

шенно не знали нот, такие интуитив-

ные были наши русские композиторы,

– сыграл «Барабан», при этом пере-

дернул его так, что получился изра-

ильский гимн. И сказал: «Вы знаете,

что это такое.» Никто не слышал изра-

ильского гимна у нас тогда, но все ис-

по-другому. Вот поэтому я люблю со-

ставлять старые стихи, но начинаю

всегда с новых. Этот принцип заложен

и в моем собрании сочинений.

– В одном из интервью Вы заме-

тили, что «если пишется – значит

ты правильно живешь на свете». А

как же тогда быть со строчками:

«Стихи не пишутся – случаются, /

Как чувства или же закат. / Душа –

слепая соучастница, / Не написал,

случилось так». Или же все это

вместе дается человеку свыше.

– Это, конечно, дается свыше. По-

этому я и говорю, что если ты правиль-

но живешь – то у тебя случаются стихи.

Они не пишутся, и ты не можешь заста-

вить себя написать что-то; но они слу-

чаются – это с Богом связь какая-то

есть, и тебе кто-то просто диктует их. Я,

например, романс «Ты меня никогда

не забудешь» написал вообще во сне.

На вид совсем простенькие слова

мною записанные. Проснулся, смотрю

– рядом текст лежит. Я больше там ни-

чего не изменил, не поправил. Считаю,

что это наитие было...

– А Вы говорите, что моцартов-

ское начало ушло. Не ушло, значит.

– Да нет, ушло, конечно. Потому

что все-таки нервы не восстанавлива-

ются, наверное.

– Хорошо. Тогда возьмем дру-

гие Ваши стихи:

«Можно и не быть поэтом,

но нельзя терпеть, пойми,

как кричит полоска света,

прищемленная дверьми!».

И сейчас будете спорить.

– Ну, может, и не ушло.

– Чем объясняется Ваше увлече-

ние видеомами. Не всего себя реа-

лизовали в поэзии или это некий

виртуальный осколок ее.

– Наверное, если подойти чисто

внешне, то все можно объяснить тем,

что я по образованию архитектор. Но я

думаю, что это просто XXI век работа-

ет. Скажем, телевидению мы сейчас

отдаем большее предпочтение, чем

радио, то есть более активно работает

то наше полушарие, которое визуаль-

но запечатлевает вещи. Придя на один

из моих вечеров, вы увидите, что, ког-

да я демонстрирую видеомы, люди

смолкают на секундочку, потом начи-

нают хлопать точно так же, как если бы

я прочел стихи. У них срабатывают ас-

социации, так что видеомы – те же

стихи для меня.

– Как-то Вы сказали, что поко-

ления надо определять не горизон-

тально – по возрасту, а вертикаль-

но... Что Вы имели в виду.

– Вот от этого Никита Сергеевич и

взбесился. Я имел в виду, что в каж-

дом поколении есть люди звездные, и

они как бы проходят вертикаль. То

есть я чувствовал себя в одном поко-

пугались. Лапин тоже, по-моему, от

страха под стол полез; и на следующее

утро «Барабан» запретили по всей

стране. Тут же прекратились все ав-

торские, хотя во всех ресторанах пели

эту песню. Ну, мы тогда с Паулсом

обиделись и написали «Миллион

алых роз». Это был наш ответ Чембер-

лену.

– Недавно шумно отмечался

юбилей «Юноны и Авось» и про-

шел слух, что Алексей Рыбников с

Марком Захаровым уговорили Вас

написать новую оперу для «Ленко-

ма». Это соответствует действи-

тельности.

– Да, я сейчас написал для них но-

вую пьесу, «Второй» называется, и уже

отдал им. Рыбников должен музыку

написать, потом Марк, возможно, во-

плотит все это на сцене. Ничего обще-

го с «Юноной и Авось», новая вещь

иметь, конечно, не будет. Ну, в об-

щем, посмотрим.

– По каким критериям Вы фор-

мируете свои сборники, чем руко-

водствуетесь при этом. И не случа-

ется ли так, что старые стихи при-

обретают новое звучание.

– Ну, это всегда так случается. Да-

же «Юнона и Авось» сейчас по-друго-

му звучит. Поэтому в стихах есть эта

особенность: они как-то поворачива-

ются со временем. Я думаю, что сейчас

Караченцов, когда выходит на сцену в

Америке, то уже играет скорее нового

русского, а тема запрета на браки с

иностранцами, которая была раньше,

– сама собой отпала, осталась просто

любовь. Так что, если стихи настоящие

– они поворачиваются всегда другими

гранями. И когда их сортируешь – на

них падает свет других стихов, и они

тоже переворачиваются совершенно

«Двадцать лет,

как нас захавала

зрительская

толкотня –

Рыбникова,

и Захарова,

и актеров,

и меня»

лении с Пушкиным, Лермонтовым,

Пастернаком, Аннинским. И горизон-

тальные поколения есть, на тебя это

тоже влияет, потому что ты же живешь

в своем времени, помните: «Печально

я гляжу на наше поколенье». К поко-

ленческим поэтам идеально подходит

Михаил Светлов, предположим, или

Александр Безыменский – они пре-

красно чувствовали свое время, лю-

дей, но они не были замкнуты на Бога.

– Уже упоминаемый Ваш пра-

прадед, Андрей Полисадов, был

архимандритом, настоятелем

Благовещенского муромского со-

бора во Владимирской губернии.

И вот Вы – его потомок – надумали

строить храм в Пушкинском запо-

веднике. Решили оставить свой

след в архитектуре или это что-то

другое.

– Скорее другое. Жизнь моя при-

ближается к концу, поэтому, я думаю,

что это сублимировалась моя энергия,

желание оставить после себя кроме

стихов нечто материальное.

– «Поэт в России больше, чем

поэт», – как сказал Ваш коллега.

Давайте поговорим о русской ин-

теллигенции, о ее взаимоотноше-

ниях с властью...

– Ну, во-первых, я считаю, что это

вообще одно из самых бредовых вы-

сказываний Евтушенко: «Поэт в России

больше, чем поэт». Почему больше.

Больше, чем поэт, не может быть ни-

чего. Или ты поэт – или никто. Иначе

так можно и до рекламного ролика

докатиться: «Чудо-йогурт – это боль-

ше, чем йогурт». Поэт – величина не-

изменная. Здесь ни убавить, ни при-

бавить нечего. И поэт – это от Бога

идет. А что касается интеллигенции...

Конечно, в России это особая статья –

интеллигенция. И она всегда оппози-

ционной была к власти, всегда истину

царям с улыбкой говорила. Бывало и

без улыбки. И при Сталине ее губили

тоже интеллигенты. Да и в революции

часть ее вины есть, и во многом дру-

гом. Слишком уж максималистский

путь, по-моему, выбирала русская ин-

теллигенция. Но она, по-прежнему,

остается святой. Я думаю, что интел-

лигент – это тот, кто одновременно

обладает интеллектом и сострадает

всему миру. Все это русский интелли-

гент пропускает через свое сердце.

На вопрос о взаимоотношениях

интеллигенции с властью, я отвечу так:

смотря, что за власть. Потому что

власть может быть в первые периоды

романтична, и тогда интеллигенция с

ней и, как говорится, слава Богу. Ког-

да же власть обюрократилась, то у

Ключевского на этот случай есть очень

верное наблюдение: интеллигенция

не должна бороться с недугом, она

должна ставить диагноз. Потому что,

когда она борется, то сама перебирает

влево или вправо, что зачастую при-

водит к кровавым последствиям.

— Недавно Вас наградили выс-

шей общественной наградой Рос-

сии - Золотым Почетным знаком

«Общественное признание». Ва-

ше отношение к этой высокой на-

граде.

— Отвечу стихами:

«Единственная Россия,

Единственная моя,

Единственное спасибо,

Что ты избрала меня».

Андрей Вознесенский ни на кого

не похож. К нему нельзя привыкнуть.

Его поэзия удивляла не только в 60-е

годы, она продолжает удивлять и в

начале ХХI века. Количество новых

стихов потрясает. Кажется, сейчас

столько не пишет никто. А ведь толь-

ко что страна и вся мировая общест-

венность отметили 70-летие со дня

рождения поэта. Как заметила Белла

Ахмадулина: «Прошли долгие годы,

и он еще удивляет нас своей свежес-

тью и дерзостью, своим неумением

повзрослеть настолько, чтоб нам

стало скучно».

Редакция журнала «Призна-

ние», поздравляя любимого поэта с

прошедшим юбилеем, желает ему

дальнейших творческих успехов во

всех его начинаниях и проектах.

Пусть Ваше собрание сочинений

выходит не только, как «5+», но и

как «6+», «7+», «8+» и т.д.

Спасибо Вам за все, Андрей Анд-

реевич!

Анатолий МАЛЮГИН

Во время

награждения

высшей

общественной

наградой

России –

Золотым

Почетным

знаком

«Общественное

признание»

«Остаюсь

вечно ваш

непокорный

слуга»